Глеб Бобров - Я дрался в Новороссии![сборник]

   * * *

   Едва удерживаясь на ногах под ударами шквала, опираясь на свою помощницу лопату, дед Василий вылез из выкопанной ямы. Из-за тьмы и урагана, где в бешеном хороводе кружили и пыль, и песок, и сорванные с деревьев листья, нельзя было что-нибудь увидеть даже на расстоянии вытянутой руки. По голосам вояк он понял, что они стоят где-то совсем рядом с ним.

  - Эй вы, герои, - окликнул дед Василий, пытаясь перекричать рёв разбушевавшегося ветра, - работа закончена, идите смотреть.

  - Зараз подивимося. Стоматолог, давай по швидкому зак╕нчимо. Дивися що з погодою робиться, - кто-то ответил скороговоркой из темноты.

  - Включи л╕хтар,- вошёл в разговор тот, кого называли "Стоматолог".

  Свет фонаря сквозь поднятую пыль сначала ударил в лицо старику, а потом осветил выкопанную яму.

  - Мало викопав, потр╕бно було глибше, - с раздражением сказал Стоматолог. - Та пес з ним, давайте скидайте усе це лайно.

   И тут луч света от фонаря упал на выброшенный из фургона груз. Дальнейшее повергло деда Василия в оцепенение. Глазам открылась страшная картина, в реальность которой ещё совсем недавно ни один человек, кто в ясном рассудке, не смог бы поверить: перед ним лежали мёртвые тела. Их руки были туго скручены за спиной у кого скотчем, у кого проволокой. Также были обездвижены и ноги. Лица у большей части тех, кого успел увидеть старик, были сплошным кровавым месивом: разорванные ноздри и губы, вывороченные конечности, чернеющие запёкшиеся раны с висящими кусками кожи. У одного из тел, лежавшего совсем без одежды, сквозь пробитую грудь торчало сломанное ребро. Ниже лежал ещё кто-то с обожжёнными ногами без ногтей.

   Тела и лица этих несчастных были так изуродованы, что вряд ли кого-то из них можно было бы узнать. И всё же по их телосложению, по остаткам изорванной одежды можно было понять, что убитые большей частью были молодые девушки и ребята. Всё увиденное было столь чудовищным и противоестественным, что разум и всё существо старика оказались не способными принять такую реальность. Да и возможно ли простому человеку, за всю его долгую жизнь не видавшему столь изощрённой и столь бессмысленной жестокости, поверить в такое? Руки его задрожали, глаза налились кровью. Стало трудно дышать, сердце, словно поражённая смертоносными щупальцами ядовитой медузы морская рыбёшка, беспомощно задрожало в груди.

   Трудно представить себе тот ужас, те немыслимые страдания, ту нечеловеческую боль, через которую прошли эти несчастные прежде, чем смерть облегчила их муки. Но также трудно было себе представить и то, как могла человеческая суть дойти до такого непостижимого предела, чтобы причинять живому человеку столько зла. Чем могли быть наполнены мысли и души этих людей, что черпают они в своём кровавом деле, противном Богу, противном всему, для чего дана человеку жизнь? Разве для того породили их на свет их матери, чтобы стать насильниками, палачами? Чей это промысел и как могло случилось такое, что кто-то позволил себе присвоить право отнимать Богом данную жизнь и с одной лишь только целью: установить своё всевластие?

   Полный ужаса взгляд старика вдруг остановился и замер. Он увидел на тонкой шее лежавшего на земле хрупкого, совсем ещё детского тела мёртвой девочки родимое пятно, похожее на изогнутое заячье ушко. Эту родинку нельзя было спутать ни с чем и он сразу узнал этого ребёнка. Сомнений быть не могло, это была Дашутка, его крестница, внучка старого друга, с которым только месяц назад они отметили её десятую весну. Она пропала несколько дней назад и её убитая горем мать приходила и, навзрыд рыдая, не готовая поверить в то, что с её ребёнком могло произойти что-нибудь страшное, всё расспрашивала и расспрашивала его, не слышал ли он, чтобы кто-то встретил её девочку, и она искала в его глазах и в словах хоть какой-нибудь надежды. Она так и ушла, не видя дороги и не понимая куда идти, безжизненно склонив голову, растворилась в ночном сумраке.

   Он вспомнил, как Дашутка прошлым летом часто приходила к нему собирать малину. Дед Василий давал ей небольшое ведёрко и она с лукавым взглядом бежала в кустарник и долго-долго там возилась, больше закладывая сочные, сладкие ягоды за пухленькие, ещё детские щёчки, чем в ведро, которое так и оставалось к вечеру почти пустым... "Да как же это?! Что этот ребёнок-то мог сделать вам?! Звери! Нет, вы и не звери вовсе, вы - нелюди, вы то, чего не должно быть на земле этой!" - всё, весь разум, и всё существо старика, закипевшее поначалу, вдруг успокоились, глаза его погрузились в непроглядную бездну, глубины которой нельзя было постичь. Он ощутил, как всё вокруг: и грозный, сбивающий с ног ураган, и звуки, и счёт времени, и даже сама его жизнь остановились. И только глаза этой маленькой девочки, как отголосок теперь и его прерванной жизни, всё смотрели на него, словно пытаясь что-то сказать.

   ...А каратели уже сбрасывали тела в яму, молча и так обыденно, будто это была для них привычная, каждодневная работа.

  - Глянь, а цей, зда╓ться, ще живий? - сказал кто-то из карателей, показывая на тело парня с жёстко скрученными проволокой руками.

  - Та пес з ним, все одно в╕н нежилец, сам здохне, - услышал он в ответ и они продолжили свою страшную работу.

  Старик как каменное изваяние стоял в оцепенении возле ещё не отправленных на дно вырытой им могилы тел.

  - Ну, что оцепенел, что-то не нравится? - откуда-то из-за спины по-кошачьи гнусавой ухмылкой обратился к старику тот, кого каратели называли "Стоматологом", - или кого-то знакомого увидел?

  Дед Василий повернулся и взглянул в глаза обратившемуся к нему карателю, словно не расслышал, о чём его спросили. Перед ним стоял средних лет тип с впалыми щеками и провалившимися, как у обглоданного черепа, отверстиями для глаз. Губы его были столь тонкими, что казалось, будто их вовсе нет на лице, и это делало его облик ещё более отталкивающим.

  - Что? - тихо переспросил старик. Его пальцы в это время крепко впились в древко лопаты. Голос карателя будто вернул деда Василия в происходящее.

  - Ты никак привидение увидел? - издевательски прицокнул Стоматолог. И в этот миг старческие руки, забывшие о прожитых годах, об усталости с неведомо откуда взявшейся силой выбросили вверх штык лопаты, на которую только что опирался старик. Стальное лезвие взлетело пулей и, переворачиваясь в воздухе, полоснуло карателя по горлу. Это смертоносное движение старика кажется вобрало всю злость, на которую был он способен, весь гнев за истерзанные тела, за загубленные молодые души и за всех тех, кого накрыло горе с приходом убийц-"освободителей". Холодный металл рассёк жиденькую шею "жовто-блакитного" героя и из перерезанной гортани вырвалась наружу его гнилая кровь, которая тут же заполнила его рот, и, клокоча, полилась на землю. Стоматолог с застывшим удивлением на лице даже не успел понять, что произошло, что он уже на пути в чистилище. Он, схватившись руками за рассечённое горло, упал сначала на колени, а потом рухнул лицом на ещё не убранные тела тех, над кем только недавно он глумился со своими соплеменниками.

  - Хлопц╕, д╕д Стоматолога пришив, - оцепенев, промямлил коротконогий толстяк. Остальные каратели, увлечённые их страшной работой и ослеплённые разыгравшейся бурей, ещё не поняли, что произошло. А старик, управляемый какой-то неведомой силой, , как копьё метнул лопату в толстяка. Удар был такой мощи, что остриё пробило карателю переносицу и глубоко врезалось в глазницы до самого виска. Из горла Толстяка вырвался истошный предсмертный крик, он качнулся и рухнул замертво.

   Обжигающая ненависть полностью поглотила старика, наполнила его рассудок и душу, вытеснив из них всякую способность чувствовать что-либо кроме желания мстить, и это придавало ему какую-то противоестественную силу. Это уже был не человек, а хищный зверь, который, встретив на своей тропе врага, не думая ни об опасности, ни о боли, ни о том, что враг моложе и сильнее его самого, и враг этот не один, бросался в схватку.

   Ещё не успело тело Толстяка упасть, старик шагнул к стоявшему ближе всех карателю и освободившимися руками схватил его за горло с такой силой, что послышался хруст на шейных позвонках. Каратель упал под тяжестью навалившегося на него тела, пальцы Старика впились в его шею мёртвой хваткой так, что уже никто, и даже он сам, не смог бы их разжать.

   Каратели, только теперь выйдя из оцепенения, бросились к оружию, тут же щёлкнули затворы и спину старика прошили несколько автоматных очередей. Прострелянная рыбацкая штормовка на дедовой спине протекла негустыми багровыми пятнами, тело старика чуть вздрогнуло и навсегда затихло. Так закончилась его жизнь, как он и хотел: без сожаления и без страха, без повода стыдиться за последние минуты свои...

  - Як це? Цей хр╕н старий один трьох поклав? ╤ Стоматолога пришив!╤ Зв╕рюка, а на вигляд не скажеш! Що тепер скажемо? - ошалевши от произошедшего выдавил Альбинос.